Просматривая выпуски газет «Красная звезда» и «Известия» военных лет, обращаешь внимание на изменение тем фельетонов и юмористических рассказов их авторов. Это в полной мере можно проследить по творчеству известного советского фельетониста Григория Рыклина.
Григорий Ефимович Рыклин родился 14 февраля 1894 года в селе Литовск Стародубского уезда Черниговской губернии (ныне Брянской области). Первые его публикации появились в 1918 году в Стародубской уездной газете «Коммунист». Но уездной газетой его творческая география не ограничилась: печатался он и в губернской газете «Новая деревня», которую он возглавил, переехав в Гомель. Талантливого писателя заметили, и уже в 1924 году он был приглашен в Москву в отдел печати ЦК партии. Во многих московских газетах и журналах стали появляться его фельетоны, сатирические и юмористические рассказы. К началу Войны он уже был известным журналистом.
Говоря о тематике и стилистике его произведений, можно заметить, что в начале войны он, в основном, писал сатирические памфлеты, в которых клеймил жестокость и лживость гитлеровцев и их союзников.
Лакей любит щеголять в господских штанах.
Правда, штаны эти не ахти какие – старые, затрепанные, непривлекательные. Но в них лакей все же чувствует себя почти барином.
Он начинает подражать хозяйской походке, жестам, манере выражаться.
Лакеям из румынской печати достались жалкие отрепья из гардероба Геббельса – поношенные и общипанные клоунские костюмчики, которыми и срама своего полностью не прикроешь.
Но тем не менее румынские журналисты форсят. Они страшно гордятся своим одеянием.
В мировой печати все чаще и чаще появляются описания фашистских зверств – о грабежах, насилиях, беспримерных издевательствах над мирным населением захваченных городов и сел, о жестоких пытках, чинимых над пленными.
Даже у германского ефрейтора Лейхнера в минуту какого-то странного просветления появилось сомнение на счет «правильности» таких методов ведения войны. В одном из писем домой с восточного фронта он обмолвился такой фразой:
«Не делаем ли мы ошибки, что так безжалостно расправляемся с пленными?»
В записных книжках убитых на фронте гитлеровских молодчиков мы то и дело находим спокойные, написанные в деловом стиле пометки о том, как на деревенской площади секли старого крестьянина, как расстреливали женщин и детей…
«Держи вора!» - громче всех кричит сам вор, надеясь этим криком отвлечь от себя внимание. Вот почему фашисты периодически вылазят на свет божий с воплями о «большевистских зверствах».
А для большей суматохи они мобилизуют себе на подмогу послушных итальянских, венгерских, финских и румынских холуев. Пусть кричат из всех подворотен – все же громче будет.
Они шумят иногда хором, иногда по очереди. На днях «работала» румынская смена.
Газета «Универсул» выступила со статьей, в которой рассказывали следующее:
«6 июля в одном местечке»…
В каком местечке? Об этом газета благоразумно умалчивает.
Итак, «в одном местечке были найдены 14 убитых немецких солдат со связанными руками, изуродованных русскими до неузнаваемости».
Это только вступление. А далее следуют – вырванные бороды, отрезанные уши, выколотые глаза и т.д.
Давно известно, как фашисты и их подручные сочиняют эти небылицы. Тут не требуется ни особой ловкости, ни лишнего ума. Берется документ о зверствах немцев, опубликованный в советской газете, и вносятся туда «редакционные поправки». Слово «русский» заменяется словом «немецкий» и наоборот – слово «немецкий» заменяется словом «русский».
В советской газете, к примеру, сказано:
«Были найдены 14 убитых красноармейцев со связанными руками, изуродованных немцами до неузнаваемости».
После легкой операции эта фраза выглядит именно так, как напечатано в румынской газете «Универсул».
Это – старая, проторенная дорожка. Но иногда мошенники пытаются поднять свою квалификацию и прибегают для сочинения своих фальшивок к новым приемам.
Румынское агентство Радор в сообщении из Берлина (как видите, материал получен из первоисточника!) опубликовало «показания» мифического эстонского студента Бруно Ругайниса.
И этот Ругайнис будто бы рассказал, что в советской тюрьме его били палками, купали в горячих и холодных ваннах, водили по «зигзагообразным комнатам с невыносимым для глаз светом».
Но это еще пустяки. Самое главное вот что:
«Три еврейки ослепляли его ультрафиолетовыми лучами».
Как это все здорово продумано. Обязательно три еврейки. И обязательно ультрафиолетовыми лучами!
И вот мучили-мучили несчастного Ругайниса, потом выкупали в ванне и отпустили на свободу, сказав на прощание:
- Иди, парень, и скорее давай показания о большевистских зверствах. Иди и не мешкай, а то румынское телеграфное агентство скучает без работы…
Все это очень глупо и бездарно. Но не глупей и не бездарней, чем басни, сочиняемые в самом Берлине. А лакеи охочи щеголять в господских штанах, даже если эти штаны затрепаны и непревликательны.
Г. Рыклин
На днях в одной римской газете промелькнула очень смешная фраза:
«Непобедимая итальянская армия».
В Софии, столице Болгарии, эта фраза вызвала большой шум. Редактора тамошних газет были в отчаянии. Они собрали своих сотрудников и учинили им разнос:
- Бездарные писаки! Медные лбы! Никто из вас по-настоящему и соврать не может. Учитесь у итальянских коллег. Вот смотрите: всего три слова – «непобедимая итальянская армия», а сколько здесь вложено лжи, вранья, брехни! Учитесь! Поняли?
Они поняли.
Первой откликнулась газетенка «Слово». Она написала о том, что Москва – это глухая деревня, где нет ни тротуаров, ни асфальтированных улиц.
Другие газетные шавки заволновались, прочтя эти строки в газете «Слово».
- Что же это такое получается? «Слово» брешет, а мы молчим? Мы, что ли, не умеем? Мы, что ли, даром едим хлеб?
В газетах «Зора», «Утро», «Нова вечер», «Дневник» и других стали систематически появляться сногсшибательные известия с восточного фронта:
«Храбрый ефрейтор Ганс Швайне сбил кирпичом два советских бомбардировщика».
«Унтер Курт Шмуц в тесном взаимодействии с велосипедистом Фрицем Канценяммером окружили и взяли в плен полк русских танкистов».
Уже месяц тому назад в порыве необузданного холуйства софийские газеты сообщали о взятии немцами Москвы, Ленинграда, Киева, Одессы, Чебоксар и узловой железнодорожной станции Нижне-Мармеладово. Такой станции нет на свете. Но лишний раз соврать не жалко. Услужливым болгарским журналистам ничего не жаль – лишь бы угодить своим берлинским хозяевам.
И вот они на днях написали о Ельне:
«Город Ельня взят немцами, русские потеряли там восемь дивизий, в том числе дивизию СС».
Врать так врать! Кто следующий?
- Кто еще чище соврет? Вот Германское информационное бюро придумало неплохую штучку: захвачен, мол, в плен штаб советской дивизии. Обработать и развить!
Обработали и развили. «Утро» сообщило, что «захвачен весь советский штаб».
Этого показалось мало газете «Нова Вечер»:
- Какие-то жалкие ничтожества сидят в «Утре». Не собачий лай у них получается, а писк щенят. Вот мы завтра покажем, как должна лаять собака, которая хочет быть настоящим псом!
И 12 сентября газета «Нова вечер» опубликовала крупным шрифтом сообщение:
«Захвачен советский генеральный штаб».
Сотрудники «Утро» в тот день плакали горькими слезами: они проиграли, — первенство по брехне остается за «Нова вечер».
Но «Утро» «Вечера» мудренее: оно готовит такую ложь, что все другие газеты в Болгарии почернеют от зависти!
Вполне понятно, почему население Болгарии презирает эти грязные «заведения» и бойкотирует стряпню продажных софийских писак.
Вполне понятно, почему общественность Болгарии с таким негодованием отнеслась к этим дешевым и корявым басням о «захвате» советских штабов, включая и генеральный штаб. Но холуи не унимаются, все более проявляя усердие не по разуму. Газета «Слово», желая полностью унизить Москву, писала, что в этом городе, где нет ни тротуаров, ни асфальтированных мостовых, отсутствуют также и проститутки. Вот какой глухой городишко!
Другое дело — София. Там и тротуары, там и проститутки.
Последних, как видите, особенно много в редакциях газет...
Г. Рыклин
Трудно сейчас рассмешить немца
Легче научить зайца зажигать спички, чем вызвать улыбку у жителя гитлеровской Германии.
Немцы давно перестали смеяться. Их отучили от смеха. Всякое веселое оживление считается в Германии ересью, подрывающей устои гитлеризма.
Да, собственно говоря, и поводов для веселья мало. Не хлопать же от радости в ладоши, читая нескончаемый поток траурных объявлений в газетах.
И все же на днях Геббельс ухитрился рассмешить немцев.
Ему приходится сейчас отмаливать грехи свои тяжкие перед Гитлером за скандально-неудачное вранье в первые месяцы войны против СССР. Дошло до того, что Гиммлер назвал его «неполноценным арийцем».
Чтобы поправить свое пошатнувшееся положение, надо было выдумать что-либо новое, экстраординарное.
Конечно, так, между прочим, можно по привычке спекульнуть и старым, залежалым товарцем.
Почему бы, в самом деле, не всучить потребителю какую-нибудь очередную несусветную победу? Почему бы еще разок не вынуть из чемодана потрепанную дешевенькую чепуху о сотнях захваченных танков и десятках тысяч пленных?
Надо лишь сделать маленькую поправку чисто географического порядка.
Кажется, насчет боев у озера Ильмень еще мало врали. Скорее заполнить эту брешь!
Перо Геббельса молниеносно обмакивается в чернила, и готова победная враляция о боях у озера Ильмень.
Но этим трюком не удивишь немца. Надо выдумать что-нибудь свеженькое, чтоб расшевелить читателей газет и слушателей радио.
И Геббельс выдумал.
Третьего дня берлинское радио самым серьезным образам сообщило, что «в Советском Союзе населению строго запрещается читать газеты».
Газеты издаются, печатаются, выходят. А вот читать их запрещено.
Но есть небольшое исключение из общего правила. Слушайте внимательно:
«Газеты получают только лица, имеющие специальные заслуги».
Если ты совершил какой-нибудь подвиг или сделал важное научное открытие, — тогда, пожалуйста, читай газеты. А прочим гражданам — не разрешается.
Прочих граждан СССР, сообщает берлинское радио, принуждают читать стенгазеты. Каждый взрослый житель Советского Союза обязан выполнить в день определенную норму по читке стенных газет.
В берлинской радиопередаче далее сказано буквально так:
«Большевики одурманивают население СССР стенными газетами и плакатами до тех пор, пока оно не изъявит готовности идти в бой».
Прейскурант «большевистских ужасов» Геббельсом расширен: людей в СССР, оказывается, пытают стенгазетами... И немецкая армия потому-де несет такие большие потери, что против нее дерутся люди, «одурманенные» стенгазетами. Недаром под Ельней разбито восемь германских дивизий. Недаром генерал Гудериан потерпел под Брянском такое поражение...
Как видите, Геббельс не стоит на месте, не застыл.
Рукомесло у него скромное — брехня. Но и на этом, казалось бы, узком поприще он старается найти что-нибудь новое, свежее.
О советских газетах многие врали, многое врали, но вот этак соврать сумел только Геббельс.
***
Не для полемики, не для опровержения цитируем мы глупые басни Геббельса.
Так как у нас газеты все же читают все граждане, то и эти строки дойдут как до лиц, имеющих заслуги, так равно и до тех, кто еще оных не имеет. Десятки миллионов читателей советских газет в праве поиздеваться над очередным сверхвраньем наших врагов, понимая, что так врать Геббельсам приходится не от хорошей жизни.
Г. Рыклин
Представьте себе такую буколическую картину: разбойник, вытирая нож, которым
только что поразил свою невинную жертву, громко рыдает.
Он рыдает и причитывает:
— Какие жестокосердые люди пошли на свете! Какой небывалый упадок нравов! Режут людей грубо, без всякой деликатности. Позор и срам! Другое дело — я. Я — полон любви к людям, Я нежно отношусь к своим противникам. Хотите верьте, хотите нет, но я благородный рыцарь...
Так плачет разбойник, тщательно вытирая свой окровавленный нож.
Здесь нет ни капли нашей выдумки. Этот разбойничий монолог, орошенный обильной
слезой, напечатан в венгерской газете «Реггели Мадьярорсаг».
Вот что сказано в этой газете:
«Война стала слишком грубой. Мораль ведения войны упала чрезвычайно низко. Люди прошлой мировой войны вели себя более рыцарски».
Почему в Будапеште вдруг пролились эти крокодиловы слезы? Почему газета Хорти повела этакие душеспасительные речи о грубых военных нравах?
Дело в том, что сейчас в Будапеште окончательно стало известно: за зверства в оккупированных областях будут судить преступников — гитлеровцев и гитлеровских пособников.
Вот почему венгерским газетам велено: всплакнуть!
И они — что им стоит? — всплакнули. Дескать, в этой войне наблюдаются... не то что бы зверства... но отсутствие рыцарских жестов.
А что касается венгров, то они, хотя и воюют под началом немцев, но ведут себя чисто, благородно.
По этому поводу та же газета «Реггели Мадьярорсаг», ничуть не стесняясь, пишет: «Наш народ особенно отличался всегда и отличается сейчас своим моральным поведением. Наши воюющие солдаты ведут себя везде по-рыцарски».
Надо окончательно потерять совесть и стыд, чтоб назвать венгерских гонведов, разбойничающих в России, рыцарями.
Это рыцари с большой дороги, псы рыцари.
Разве можно забыть все бесчинства, убийства, грабежи и насилия венгерских солдат и офицеров на Дону, под Воронежем и сейчас на юге России?
Перед нами ряд актов, составленных местными советскими гражданами о зверствах
венгерских мерзавцев.
В городе Россоши венгры расстреляли и повесили многих жителей, грабили крестьян,
жгли дома, школы, больницы, родильные дома.
В деревне Марки под, Воронежем венгры расстреляли всех молодых крестьян.
Венгерец Энгель Николаи занимал в Ставрополе «высокий пост» заместителя начальника тюрьмы гестапо и лично участвовал в избиениях и расстрелах мирных русских людей.
Мы могли бы привести сотни таких примеров. И не отвертеться от суда венгерским кровавым псам, именующим себя «рыцарями». Не поможет разбойнику фальшивая слеза, уроненная им на свой окровавленный нож!
Г. Рыклин
Рассказывают про одного господина, который во время пожара в его доме до того испугался и растерялся, что, напялив па голову абажур, бегал по комнатам и, заикаясь от волнения, бормотал:
—Только без паники... Только без паники...
Об этом бодряке невольно вспоминаешь, когда слушаешь сейчас берлинское радио. Почти каждые два часа немецкий диктор с деланным спокойствием пускает в эфир несколько заготовленных в лаборатории Геббельса штампованных фраз о том, что в фатерлянде на данный час никакой паники не наблюдается.
Из Восточной Пруссии, Померании, Бранденбурга и Силезии несутся рысью на запад огромные стада немцев. Представители «расы господ», гитлеровские сверхчеловеки, колонизаторы и завоеватели мира бегут, еле переводя дыхание.
Вдобавок ко всему ударили крепкие, небывалые для «новой Европы» морозы. Тут, видимо, сказалось коварство советского командования, которое впереди своих войск посылает ударные отряды сибирских морозов.
Иностранные журналисты рассказывают о том, какой «новый порядок» царит сейчас в германской столице. Корреспондент газеты «Стокгольме тиднинген» пишет:
«Бесконечные вереницы грузовиков, переполненных людьми с узлами и чемоданами,
катятся по улицам Берлина. Беженцы с большим любопытством разглядывают столицу».
Да, удивляться есть чему. Ведь провинциальным немцам всё время твердили, что германская столица ничуть не пострадала от воздушных бомбардировок. По всей вероятности, многочисленные руины и развалины разбросаны по городу в качестве украшения!
Надо полагать, что между столичными немцами и провинциалами происходит в эти дни живой обмен опытом. Берлинцы с неописуемым восторгом рассказывают о том, как Геринг успешно защищает небо Берлина, а силезцы, померанцы и прочив пруссаки с еще большим упоением повествуют о мощи «восточного вала»...
Заодно они — и берлинцы, и провинциалы — могут получить большое удовольствие, прочитав последнюю статью Лея в газете «Ангрифф».
Пьяница-Лей в последнее время стал особенно болтлив: видимо, на нервной почве. Но его писания весьма любопытны: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.
Вот о чем он информирует немцев:
«Поток советских армий штурмует жизненно-важные районы Восточной Германии. Кажется, будто разразился потоп. Плотины рушатся. Сопротивление рушится. Люди бегут, гонимые слухами, и охваченные ужасом, впадают в панику».
Но тут Лей вспоминает, что он — Лей. И вдруг, невзирая на потоп и разрушенные плотины, он по долгу службы изрекает: «Хотя германский фронт и опрокинут, но немецкий дух не опрокинут».
Сквозь эти нелепые казенные строки мы видим, что сам Лей давно опрокинут и что опрокинуты все надежды гитлеровцев. Немцы бегут, гонимые не слухами, а советскими танками.
Г. Рыклин
Из всех видов сырья и полуфабрикатов Германия сейчас располагает для экспорта за границу лишь анекдотами.
Вот самый свежей, еще тепленький немецкий анекдот.
— На днях Гитлер наградил генерала фельдмаршала Манштейна рыцарским крестом с дубовыми листьями.
Согласитесь, что это очень смешно. Потрепанный, генерал пристегивает к своему изорванному и испачканному мундиру рыцарские знаки! А тут еще вдобавок эти нелепые листья. Манштейн сейчас нуждается в пластырях и примочках, а не в дубовых листочках.
Получил Маиштейн эту новую награду даже не па ходу, а на бегу. Известно, что он недавно с удивительной поспешностью «оторвался» от Украины и очутился в Румынии, в Яссах. Но Яссы оказались не лишком надежным убежищем. Красная Армия подошла к Пруту. Кочующий фельдмаршал унес ноги куда-то подальше, в глубь Румынии.
И вот за все эти доблести Манштейна постигла еще одна награда, еще один пучок дубовых листьев.
Мы заранее знали, что так оно и будет. Мы знали, что Манштейну не удастся надолго задержаться в Яссах. Мы также знали, что за свои новые «отходные движения» он будет отмечен и вознагражден. Потому что эти дубовые листья играют роль фиговых листьев, которыми Гитлер тщетно пытается прикрыть свой срам. Ничего, мол, господа немцы, не случилось, а ежели и
случилось, то не так уж страшно — вот даже наделяем своих генералов крестами и дубами.
Сейчас — весна. Но для гитлеровских листочков наступила глубокая осень. Они пожелтели и зачахли, и ветер с востока кружит их по полям и кидает в грязь.
Г. Рыклин
Молодой барон, принц, князь, граф, герцог или маркиз встречает где-то простую девушку с ясными голубыми глазами.
Простая девушка с ясными голубыми глазами пленяет (обратите внимание на это слово — пленяет) высокотитулованного балбеса.
Высокотитулованный балбес дрожит, как в лихорадке, горит, как в огне. Он в экстазе машет руками, хватается за голову, за манишку, за воздух, сочиняет плохие стишки и клянется в вечной любви.
И вот тут-то начинается, не приведи господи, настоящая суматоха. Престарелые родители влюбленного, его подагрический дядюшка и выжившая из ума тетушка подымают гвалт:
— Нет, ни в коем случае, хоть душа из тебя вон, а мы не допустим, не позволим, проклянем и лишим наследства.
Балбес пуще прежнего продолжает колбаситься, закатывает глаза к небу, не пьет, не причесывается и твердо обещает совершить еще кое-какие безумные поступки.
Но вдруг выясняется, что вышеупомянутая пленительница с ясными голубыми глазами
вовсе не простая девушка, а наоборот, княжеская дочь, подкинутая преступной матерью — царствие ей небесное — к бедным, но добрым людям.
Скрипки, флейты, а вслед за ними и тромбон неистово играют плясовую. Все довольны. Занавес медленно опускается...
Так, друзья мои, заканчиваются в старых испытанных опереттах встречи баронов с простыми девушками.
А в жизни это бывает несколько по-иному.
Об одном таком случае мы здесь и расскажем, но прежде всего мы вас должны для большей ясности познакомить с гвардии сержантом Даниленко, который, как видно будет из дальнейшего, играет во всей этой истории не последнюю роль.
Сержант, лежа за кочкой, наблюдал, как невдалеке в глубокой лощине обучалась рота немцев.
Это, по всей видимости, было новое пополнение – тотальные фрицы. Обучали их военному искусству два офицера — один высокий и сухой, похожий на вяленую воблу, другой — кругленький коротышка, смахивающий на кабанчика выше средней упитанности.
Кабанчик вел себя индифферентно и главным образом забавлялся тем, что сладко позевывал, старался ни о чем не думать, памятуя, что за него думает фюрер, и педантично ковырял в носу, сообразив, что этим он должен заниматься сам, без помощи фюрера.
Но зато вобла старалась вовсю. Этот сухопарый офицерик бегал, суетился, плевался и сердито кричал.
Да и было чему кипятиться, доннер ветер! Тотальные олухи плохо усваивали науку. В особенности же нескладно получалось у них по команде — «ложись!»
Это, видите ли, было ранней весной. Снег, предчувствуя, что климатические обстоятельства складываются не в его пользу, начал помаленьку мрачнеть. И уже кое-где крупными зеркальными осколками блестели на солнце первые лужицы.
Вот почему старички, недавно покинувшие берлинские и мюнхенские тюфяки, не проявляли излишней охоты класть свои животы за фюрера на мокрую и холодную землю, где, надо полагать, стадами кишели микробы гриппа и бациллы насморка.
Вобла всё более и более выходила из себя. В конце концов она совершенно умаялась и, потеряв голос, онемела, как рыба.
Гвардии сержанту Даниленко, солдату бывалому, стало не по себе от этой печальной картины.
«Совершенно без сил остался господин немецкий офицер, — с грустью подумал сержант. — Надо бы помочь бедняге».
Сержант тихонько покинул свой укромный бугорок, быстро добрался до своих и, взволнованный неудачами сухопарого немца, доложил гвардии старшему лейтенанту Крылову:
— Так, мол, и так, товарищ гвардии старший лейтенант. Плохо немцы, дьявол их возьми выполняют команду «ложись!» Без нас ихний офицер никак не справится. Надо ему помочь.
Гвардии старший лейтенант Крылов, надо отдать ему справедливость, оказался чутким и отзывчивым человеком. Он тотчас же согласился с доводами Даниленко.
— Да, — сказал он. — Надо помочь. И чем скорее, тем лучше. Как говорится, дорога ложка к обеду.
Крылов кому-то позвонил. И что-то такое сказал. Словом, вскоре после этого громко сказала свое веское слово наша батарея. Первые же снаряды разорвались в самой гуще фрицев.
— Вот теперь они ложатся, как следует, — деловито сообщил сержант со своего Наблюдательного пункта. — А некоторые даже очень старательно. Еще бы огонька для поощрения.
Уцелевшие немцы пустились наутек. Откуда только прыть взялась! Но наши снаряды, дай им бог силы и здоровья, не давали маху, и фрицы без лишних слов покорно ложились на сырую землю с явным намерением больше никогда не вставать, не бегать и не обучаться беспокойному военному делу.
Но тут ваш сержант заметил, что вобла метнулась в сторону, и по всему было видно, что она намерена скрыться.
— Нет, это — не дело, — сказал гвардеец. — Не порядок. Вы как офицер обязаны показывать пример своим солдатам. Они легли, а вы, извиняюсь, прыгаете.
Сержант послал вдогонку сухопарому всего одну лишь небольшую пулю. Но зато от всего чистого сердца. Как говорится, чем богат, тем и рад. Пуля сразу поняла тайную мысль сержанта и догнала сухопарого.
А сухопарый как опытный офицер в свою очередь догадался, что пуля, впившаяся ему чуть-чуть пониже спины, вполне заменяет команду «ложись». Недолго думая, он брякнулся носом в болотце, которое весьма кстати оказалось на этом месте, под самым носом у господина офицера.
«Ученье — свет, — подумал сержант. — Только таким манером и надо учить немцев».
А куда же девался кабанчик? Хозяйский глаз сержанта обратил внимание, что...
Но тут автор этих строк чувствует, как любознательный и нетерпеливый читатель хочет прервать более или менее плавное течение этого рассказа.
— Где же, — спрашивает читатель, — обещанный вами барон или маркиз? И где та девушка с ясными голубыми очами, которая пленяет высокопоставленного балбеса?
Однако наш рассказ еще не закончен.
Всё это будет впереди. Всякому овощу свое время.
Итак, вернемся к кабанчику.
Повторяем: хозяйский глаз сержанта обратил внимание, что коротконогий немецкий офицер, оборвав ковыряние в носу на самом интересном месте, уполз и спрятался в воронку.
«Видно, малость перетрусил, — решил сержант. — Сидит сейчас в ямке и не знает, что ему делать. Надо навестить его, кое-что посоветовать. Один ум хорош, а два лучше...».
Прошло приблизительно минут тридцать. Сосна, ель, тишина, сумерки... Конечно, здесь самый раз дать подробное описание природы. Но мы этого не сделаем, дабы не удлинять рассказа.
И вот по лесной тропинке идут двое — рослый широкоплечий русский сержант в белом маскировочном халате и коротконогий немецкий офицер.
Немец идет впереди. Сержант — позади.
Немец то и дело спотыкается. Ему скучно и тоскливо. Он замедляет шаг. Но остановиться не может. Обернуться назад, взглянуть на русского солдата не смеет. За его спиной — неприветливое дуло автомата.
И автомат этот в руке...
При одном воспоминании об этой руке кабанчику делается не по себе. Еще до сих пор в голове смутный гул. Ну и крепко же хватил его по пробору этот здоровенный русский парень.
Вышли из леса. Пришли в какую-то землянку. Тут еще какие-то русские солдаты. Кабанчик, льстиво улыбаясь, оглядывается по сторонам. Он попросил пить.
Ему принесли кружку воды. Он стал жадно пить.
Вдруг он поперхнулся, закашлялся, начал мычать. Глаза расширились от изумления. Он увидел то, чего никак не ожидал. Парень, который привел его, сбросил с себя маскировочный халат. И этот парень — о, мейн готт! — оказался не парнем.
— Это... это... фрейлен... девица... Неправильна война... Я протестую... Меня, барона фон Клотц... Ви понимайт, что есть такое барон фон Клотц?.. Меня брал в плен простая девица... Я недоволен...
Гвардии сержант Даниленко, Аня Даниленко, смотрела на недовольно хрюкающего кабанчика, и ее голубые глаза искрились веселым смехом...
Я обещал рассказать о том, как девушка с голубыми глазами пленила барона. Пожалуйста. Теперь читатель убедился в том, что я свои обещания выполняю. Действительно, пленила!
Г. Рыклин
Как по-вашему, чем была вооружена немецкая армия, напавшая три года тому назад на Советский Союз?
Оказывается, не танками, не пушками, не автоматами.
Это умопомрачительное открытие сделал один бравый немецкий майор по фамилии Бальцер. Он выступил по радио с докладом, в котором уверяет, что присутствовал на фронте с первого дня войны, а посему может засвидетельствовать и удостоверить кое-что такое, о чем немцы в тылу до сих пор ничего не знали и даже не подозревали.
Описывая первые дни войны в России, уцелевший майор рассказывает:
«Мы в то время были оснащены лишь французскими трофейными танками, которые ползли со скоростью пятнадцати километров в час».
Оказывается, своих собственных танков немцы в ту пору не имели. Но почему же в июне 1941 года все фашистские фюреры и унтерфюреры до хрипоты восхваляли и рекламировали свою, мощную, свою «непобедимую» технику?
Бальцер всего этого не знает, не помнит. Да и другим немцам не советует вспоминать. Сейчас обстоятельства так сложились, что в Германии весьма опасно для здоровья цитировать старые высказывания Гитлера и его сподручных.
Немецкий майор самым серьезным образом заявляет:
«Германия не располагала танками современного типа, необходимыми для наступательной войны, — а лишь такими, которые могли быть пригодны для защиты родины».
И тут же Бальцер слезно жалуется на Россию, которая пустила в ход против безоружных фрицев большие танки, «стальные чудовища».
Получается, что Гитлер и его шайка — это невинные ягнята, которые, конечно, и не думали о наступлении. И немцы, не собираясь наступать, двинулись на Москву, на Сталинград, на Кавказ. Всё это вышло как-то случайно, мимоходом.
Почему вдруг весь этот несусветный бред майора Бальцера появился в эфире?
Фашистские заправилы до сих пор — и не без основания — считают, что в Германии еще не перевелись дураки.
И вот Бальцеру велено сказать этим верноподданным, что немцы в России потому проиграли войну, что у них не было настоящей боевой техники, ибо немцы, видите ли, не думали воевать.
Много сказок для дураков издается сейчас в Берлине. Бальцер по своему чину ниже Геббельса и Дитмара, но своим докладом он выдвинулся на одно из первых мест среди берлинских обер-брехунов.
Г. Рыклин
По мере победного продвижения советских войск на запад в творчестве знаменитого фельетониста наравне с фельетонами, высмеивающими деятельность гитлеровцев, все чаще появляются сатирические и юмористические миниатюры, где автор рассказывает как забавные случаи из фронтовой жизни и тыла, так и едко проходится по нерадивости и разгильдяйству отдельных служб.
Знаете ли вы, как выглядит знаменитый иллюзионист и манипулятор, страшный факир и артист первой категории Московской эстрады, непревзойденный Али бен Гали, по паспорту Алексей Галушкин, уроженец города Мценска, Орловской области?..
— Тише, товарищи, тише! Просим соблюдать полное спокойствие, — руководитель фронтовой концертной бригады, человек со множеством непонятных значков на френче, сделал серьезное и многообещающее лицо:
— Следующим номером нашей разнообразной программы...
Зрительный зал замер. Все затаили дыхание, и лишь слышно было, как в четвертом ряду под медалью «За отвагу» застучало от волнения сердце снайпера Вали Белкиной, мечтательницы и любительницы сильных ощущений.
На сцену ленивой индусской походкой вышел гордый и непреклонный Али бен Гали. Факир был закутан с головы до ног в пеструю мануфактуру. Он по-индусски милостиво взглянул на публику, приложил руку, к сердцу и чалме и затем на далеком и непонятном языке произнес какую-то фразу, которая, видимо, заключала в себе непереводимую игру слов.
Казалось, что здесь, в клубе Н-ской части — в сосновом бору под Пропойском — запахло слонами, повеяло Гангом, Брамапутрой и другими менее популярными водоемами благословенной Индии.
Факир улыбнулся по-индусски и тут же, не сходя с места; стал творить чудеса, утвержденные реперткомом.
Он вынул из собственного рта не менее двадцати метров дефицитной ленты. Затем принял во внутрь два кинжала и еще кило полтора железа. После чего, ничем не закусывая, выпил пятнадцать стаканов холодного чая, чем привел в смущение директора военторговской столовой Краюшкина, издавна утверждавшего, что «чай – не водка, много не выпьешь».
Покончив с чаепитием, вспотевший индус раскрыл рот и в нем, под аплодисменты публики, показалось белое пластмассовое яичко. Это же белое яичко вслед за тем аккуратно выскакивало из правого уха и левой ноздри всемогущего факира.
Вслед за тем Али бен Гали сошел с подмостков в публику, и здесь ловкость его рук проявилась с необычайной силой. Он вынимал свое загадочное белое яичко из-под пилоток, из карманов зрителей, и пораженные зрители никак не могли постичь, каким ветром занесло в их казенное обмундирование эту постороннюю вещичку.
Ободренный успехом, факир вошел в раж.
— Товарищ сержант, прошу посмотреть, что делается в вашем левом кармане. Внимание!
Сержант к всеобщему удивлению собственноручно вынимает из левого кармана своей гимнастерки белое яичко.
— А теперь взгляните, что там такое спрятано в вашем маленьком портфельчике, — обратился он к медсестре.
Та раскрывает портфельчик и — всеобщее оживление в зале! — вынимает оттуда белое яичко.
— Алло! Внимание! Товарищ капитан!— обратился факир к бравому усатому офицеру, сидевшему в первом ряду. — Потрудитесь, пожалуйста, товарищ капитан, кашлянуть, но посильнее.
Капитан охотно кашлянул. Из его рта прямо в руки факира вылетело... Нет, не белое яичко, нет!
Факир взглянул на предмет, находящийся в руке, и почувствовал, что волосы на его парике становятся дыбом. Его бросило сразу в холод и жар. У него в руке – какое-то другое яичко, не белое, а как в сказке, — то было яичко не простое, а золотое.
Зал грохотал от рукоплесканий. А знаменитый иллюзионист и, манипулятор, страшный факир и артист первой категории, непревзойденный Али бен Гали стоял среди публики растерянный, и его мозг усиленно вырабатывал вопросительные знаки: что за чудо? откуда взялось золотое яичко? куда девалось белое?
Меж тем усатый капитан, не подозревая, видимо, какая непогодь бушует в душе индуса, жал ему руку и говорил:
— Браво! Я понимаю, что это лишь ловкость рук. Но очень чистая работа! Хвалю!
Факир немножко пришел в себя. Он вобрал в себя воздух и невольно взглянул на яичко в своей руке, взглянул, и...
И хотел крикнуть «воды!». Но, вспомнив, что он только что проглотил пятнадцать стаканов чая, постеснялся. Он крепко, сжал зубы, чем вовремя задержал готовый вырваться наружу крик удивления и отчаянья: в его руке лежало яичко, но не золотое, а простое — белое яичко!
Что всё это значит? Какое-то чертово наваждение! Куда девалось золотое яичко? И как очутилось в его руке опять белое яичко?.. Это, по всей вероятности, от перёутомления... Галлюцинация зрения... Надо будет пойти к врачу... Ну, ничего. Пока Надо работать.
Надо работать! Он подошел к четвертому ряду. Пальцы опытного манипулятора пришли в движение. Вот сидит девушка-боец с медалью — у нее в руке букет полевых цветов. Небольшое отвлечение внимания, и белое яичко незаметно легло в букет.
— Прошу вас, товарищ, развернуть свои прекрасные цветы. Внимание!
Снайпер Валя Белкина (это она — наша мечтательница и любительница сильных ощущений!), волнуясь и краснея, разворачивает букет. И там среди белых ромашек и голубых колокольчиков лежит...
Факиру стало дурно. Ему почудилось, что вот-вот упадет к его ногам, звонко стукнувшись о Каменный пол, его бедное истомленное сердце.
Подумать только — в букете лежит опять не белое яичко, не простое, а золотое!
Нет, дальше сегодня работать нет сил. Неловко поклонившись публике, Али бен Гали уходит за кулисы. Он вынимает из кармана халата яичко...
Но оно уже опять не золотое, а простое, белое-белое, словно черт слизнул позолоту.
Нечем дышать! Индус больше не индус — он сердито сбрасывает с себя чалму, халаты и волшебные улыбки. Он выбегает на улицу, где любимица публики заслуженная майская ночь показывает на небесной эстраде свои диковинные манипуляции — то спрячет за облачко лунный диск, то вновь выкатывает его на звездный ковер.
Он сел на пенек и стал жадно курить, тщетно пытаясь вместе с дымом папиросы развеять свои тревожные мысли.
Вдруг он почувствовал, что кто-то стоит за его спиной. Кто это? А! Усатый капитан. Что ему надо?
— Товарищ артист, — произнес капитан, — отдыхаете? Воздух у нас здоровый. И спокойно сейчас у нас. Как говорится, временное затишье, ничего существенного.
Артист молчал.
— Чисто работаете, — продолжал капитан. — особенно...
Луна, видимо, сразу догадалась (впрочем, как и вы, читатель), что сейчас произойдет интересный разговор, и, несколько нарушив график своей работы, остановилась у самого края облака.
— Особенно этот фокус с золотым яичком.
Али бен Гали вздрогнул и быстро повернулся к капитану, поймав при свете луны еле заметную улыбку, выглянувшую из-под его молодецких усов.
— Что тут смешного?
— Разрешите представиться — капитан Алибашев, в недалеком прошлом—маг и чародей, человек-змея, индусский факир Али Баш.
— Что? Вы? Али Баш! Я же с вами встречался в Уфе. Но эти усы...
— Усы — дело наживное. Собственноручно вскормил и вспоил их на страх врагам.
— Значит, золотое яичко — ваша проделка?
— Простите, коллега, моя. Тряхнул стариной. Кажется, ничего получилось. Не разучился?
— О! Точно камень с плеч... Ну, а девушка, что в четвертом ряду, с букетом. Каким образом очутилось среди цветов золотое яичко?
— Эта девушка — снайпер Белкина и моя жена, бывшая моя ассистентка. Небольшая ловкость рук, и яичко было пёредано ей.
— Вот как! Теперь мне всё ясно.
— Словом, напоролся индус на индуса. Номер сверх программы.
— А как вы стали офицером?
В самом начале войны мы вместе с женой вступили добровольно в армию. Ну, и воюем вот уж три года.
— А золотое яичко?
— Видите ли, я не совсем забросил свою старую профессию. Изредка тренируюсь. А в прошлом году совершат «гастрольную поездку» в тыл к немцам... Вот, закурите мои, «Казбек»... Ходил я в разведку. Один. Переоделся в штатское. А в кармане у меня было, кроме двух гранат, шесть золотых яичек. Короче говоря, поймали меня черти. Привели в какую-то землянку. Там было пять фрицев. Их старший задал мне какой-то вопрос. Я открыл рот, чтоб ответить, и немцы ахнули, увидав, что у меня изо рта выскочила золотая яйка. Для меня это было достаточно, чтоб в одно мгновение в карман каждого фрица легло по золотому яичку... У вас, кажется, потухло? Попробуйте из этой трофейной зажигалки. Кстати, не откажите оставить ее у себя на память... Так вот я говорю немцам: «Господа! Обратите внимание на ваши карманы! Алло!» Каждый из них хватается за карман и вынимает оттуда по золотому яичку. Всеобщий восторг и удивление. Я пользуюсь их восторгом и делаю следующий, не принятый на обычных концертах, трюк — хватаю со стола гранату и бросаю ее в немцев. Словом, через полчаса я с концерта возвратился домой, в свою часть, В результате этой гастроли Гитлер потерял пять фрицев, а я — пять золотых яичек. Осталось одно, которым, еще раз простите, я сегодня и работал... Ну, хватит курить. Идем, Али бен Гали, ужинать. Али Баш угощает. Хотите яичек? Нет, нет, не золотых, а простых, настоящих. Вы, как любите — вкрутую или всмятку?
Г. Рыклин
Вот уже долгое время, как он молчал.
Будем более точны и скажем: за последние шесть месяцев он не проронил ни одного слова. Сами понимаете, что это очень странное и нелепое поведение.
Сначала в Березовке все удивились его внезапной немоте, пробовали всякие средства и уговоры. Щелкали его по макушке — он не обращал на это никакого внимания, и продолжал хранить гордое молчание. Бабка Агафья, сторожиха при сельсовете, даже перестала смотреть в его сторону. Но, бесчувственный, он и к этому отнесся равнодушно.
Березовцы безнадежно махнули на него рукой, и вскоре многие привыкли к тому, что еще недавно такой разговорчивый и общительный, он всецело ушел в себя, замкнулся, притих. Молчал он так упорно и добросовестно, как будто ему платили за молчание.
И уже начало казаться, что так оно и должно быть, что так у него на роду написано.
А между тем березовцам страстно хотелось послушать его. Было ему о чем потолковать с односельчанами. С одной стороны— Нормандия, с другой стороны — Белоруссия. Тут тебе Витебск, тут тебе Шербур! Как метко выразился по этому поводу колхозный конюх Касьян — «Бьют Гитлера я в хвост и в гриву».
Люди каждый день ждали новостей. Приходили в сельсовет, где он, всезнающий и всеведущий, бездельничал. Но легче было вынудить колхозного бычка Кузьку плясать польку-птичку, чём заставить нашего героя произнести хоть одно слово. Круглый, посеревший, весь в пыли и паутине, он угрюмо молчал, даже не пытаясь реагировать на текущий момент и международную обстановку.
Вы, читатель, конечно, уже догадались, что этот упорный мальчик совсем не похож на человека. Это – репродуктор.
Человеку иногда и помолчать не лишне. Но радиорепродуктору сие непростительно. Висит этот «великий немой» на почетном месте в сельсовете — и ни слова, о друг мой, ни вздоха... Ну не обидно ли?
Но как-то раз — на прошлой неделе— он нарушил обет молчания. Вдруг ни с того, ни с сего захрипел, зашипел и выдавил из себя малую толику слов:
— За отличное... наградить... Гудова... орденом...
И опять — молчание. Через минуту протяжно икнул и осипшим голосом, как будто после горячего чая хватил кружку холодного пива, добавил: ...
— Березовка... может... гордиться...
Помолчав еще немного, репродуктор произнес очень отчетливо:
— В том же исполнении «Поцелуй меня»...
Но поцелуя не последовало. Тут, видимо, время этого несловоохотливого оратора истекло. Репродуктор застенчиво кашлянул и опять замер.
Присутствовали при сем: значительном выступлении уже знакомая нам бабка Агафья и конюх Касьян. Больше никого в помещении не было.
Но достаточно было одной бабки Агафьи, дай ей бог здоровья. Если б эта расторопная старушка жила не в век радио и телеграфа, ей бы цены не было. Как только Агафья узнавала что-нибудь, она не могла успокоиться, пока не растрезвонит эту новость по всему свету.
Откуда только силы брались у нее на такое дело! Она в те часы забывала и «ревматизм в голове» и «мигрень в ногах», как она, слегка путая, называла свои давнишние болезни.
Агафья с деловым видом бегала от избы к избе и облегчала свою душу рассказом о слышанном, причем новость теряла свою первоначальную окраску и начинала сверкать всеми цветами радуги.
Но в Березовке всего-навсего сто тридцать дворов. Сами понимаете, что в таком ограниченном кругу тесно Агафье, здесь негде развернуться. Ей бы работать в более широких масштабах, чтоб каждая ее новость распространялась от Березовки хотя бы до Рио-де-Жанейро или Сан-Франциско.
Да и новостями Березовка не так уж богата. Но Агафья с честью выходит из этого затруднительного положения. За неимением сенсаций она рассказывает свои собственные сны. Верить ей не верят, но слушают с интересом.
Сны у нее всяких сортов — научно-популярные (быт и нравы чертей), видовые (о том, как председателю за бесхозяйственность поставили на вид), кооперативные (всякие столкновения с продавцом Тихоном), художественные (утро, поют петухи, высокое дерево, на суку висит Гитлер).
Пробовала она рассказывать и комедийные сны, но с этим жанром они слабо справляется, что в известной степени роднит ее с некоторыми нашими киностудиями...
Представьте себе, как воодушевилась бабка, когда немой репродуктор обрел на минуту дар речи и огласил такое замечательное сообщение. Агафья, не сходя с места, помолодела лет на сорок и сразу понеслась по селу — казалось, что она превратилась в мотоциклетку, которая пыхтя и тараторя, летит, вздымая пыль столбом.
Не прошло и получаса, как вся Березовка от мала до велика знала о том, что их земляка Гудова правительство наградило высокой наградой.
Правда, это не было в диковину для Березовки. Уже человек десять односельчан получили на фронте ордена и медали. Но всякий раз село взволнованно встречало такое известие, и старые деды важно говорили:
— Нам опять вышло награждение!
Агафья никого не обидела — она забежала ко всем Гудовым, у кого на фронте был сын или муж. Каждому в отдельности рассказала новость про награду:
— Вот и Касьян свидетель, не даст соврать...
Но, как истый художник слова, она чуточку приукрашала факт цветами своей неуемной фантазии.
У, нее был индивидуальный подход к слушателям — в зависимости от того рода оружия, к которому принадлежал Гудов, находящийся на фронте, Семену Гудову она рассказывала:
— И вот, значит, вылетает он на танке прямо на немецкую кумуникацию... За это и наградили. Не иначе, как твой Егорка.
Степаниде Гудовой был поднесен другой вариант:
— Ей-ей, это твой Алешка. Отчаянный такой. Верхом на коне с острой саблей и прямо на немецкую кумуникацию.
И в заключение добавляла:
— А уж лотом в самом конце кто-то скомандовал— «поцелуй меня»!.. Кто это—генерал или полковник — не разобрала. А я врать не люблю...
Словом, в Березовке начался переполох.
Дело в том, что в селе проживает целых сорок, семь Гудовых. Есть еще сорок восьмой, но это не Гудов, а Перегудов.
Матвей Перегудов, бригадир животноводческой фермы, считал себя высшей категорией, очень гордился своей огромной лохматой бородой и приставкой «пере» к своей фамилии.
— Аз есмь, — шутил он. — Перегудов и, как таковой являюсь передовым человеком и могу любого хоть перегулять, хоть в работе переплюнуть.
Был бородач бездетен и к тому же не
Гудов, а Перегудов, а по сему вся история с награждением какого-то березовского Гудова лично его мало касалась.
Но промежду Гудовых шел гуд. Кого же наградили? Какой семье выпала такая высокая честь?
Волновались Гудовы — сорок семь семей. Хорошели от волнения и двенадцать березовских девиц, в чьих паспортах значились пока другие фамилии, но девушки — не будем скрытничать — считали это временным явлением и лелеяли прочную надежду стать Гудовыми.
Как на зло вот уж второй день почта не приходит в село. Может, в газетах уже и указ объявлен. А до города сорок километров. А дни сейчас такие, что в город не поедешь — полевые работы в самом разгаре.
Но на третий день березовского переполоха прискакал из города запыхавшийся нарочный с категорическим требованием от начальства немедленно ехать в город, в земотдел, бригадиру М. К. Перегудову.
— Чего такая спешка? — с досадой спросил посланца Матвей, теребя свою роскошную бороду.
— Дело сугубо секретное, — ответил тот. — Одно из двух — или вас вызывают на экстренное совещание или для того, чтоб объявить строгий выговор с предупреждением.
Матвей тотчас же начал собираться в город. Бабка Агафья своевременно узнала об этом и тотчас же, приняла, свои меры.
Короче говоря, Матвей и ахнуть не успел, как на него насел отряд Гудовых, усиленный вышеупомянутой дюжиной красных девиц:
—Непременно, Матвей Карпыч, газеты привезите!..
Вернулся Матвей Карпыч на завтра утром. Все были поражены видом Перегудова. Его трудно было узнать. Такого зрелища даже местные старожилы не припомнят: знаменитой, прославленной бороды не было и в помине.
— Куда девал бороду? - спросил его сосед Кузьма.
— Шесть целковых с одеколоном—вот и вся штука, — ответил Матвей Карпыч.
Он молча отдал пачку газет односельчанам и, чем-то взволнованный и смущенный, пошел к себе во двор.
Развернули березовцы газеты и прочли то, чего недосказал косноязычный репродуктор.
Прочли они о том, что за отличную работу в колхозе в дни великой Отечественной войны орденом Трудового Красного Знамени награждается бригадир Матвей Карпович Перегудов.
Крепко поздравляли в тот день односельчане своего нового орденоносца. Кто-то опять спросил его насчет бороды.
— Это мне опытные люди в городе посоветовали,— сказал Матвей Карпыч. — Скинь, говорят, бороду. Освободись от этого ига. А то из-за волос ордена на груди не будет видно. Я и подумал: какое же я имею полное право скрывать правительственную награду?..
Успокоилась Березовка. И старые деды, глядя с достоинством на божий мир, вновь говорили:
— Нам опять вышло награждение!
Г. Рыклин
Только что опять почтальон приходил. Он сейчас ко мне часто заглядывает, наш почтальон.
Веселый он у нас, приветливый. Подойдет к дому, деликатно постучит в окошко и этак ласково, по-душевному объявит:
— Матвеевна, решительный привет и категорическое почтение! Получайте письмо из-за границы...
Очень хороший человек. И для меня он, признаться, теперь самый желанный гость.
У меня, знаете ли, за последнее время получилась большая переписка с Европой. Связь у меня со многими иностранными государствами крепнет с каждым днем.
А вся суть в том, что мои сынки да внуки забрались в такую даль, в такую глухомань, что мне, старой, даже страшно подумать.
Я, почитай, уже свой век прожила. Но дальше Верхнеберезовки нигде не была. А Верхнеберезовка — это тоже не под боком, не на соседней улице: верст семьдесят будет от нашего поселка.
Потомство же обогнало меня. Молодым по плечу отмахать каких-нибудь полторы
тысячи верст...
Сегодня как раз почтальон принес мне письмо из Венгрии. Там у меня бомбардировщик. Это мой внук Герасим.
Поздравляет он меня горячо с наступающим Новым годом и кроме того сообщает кое-какие не секретные новости. Вот что он пишет:
«Жив-здоров, чувствую себя на полной высоте, летаю и крошу фашистов, чего и тебе, бабуся, от всей души желаю. У меня прибавилось новых шесть звезд — три на самолете, одна на погонах и две на груди. И еще знай, бабуся, что скоро весь гитлеровский Салашик превратится в щепки. На днях летали мы над Будапештом — была хорошая видимость, так что в новом году от Будапешта свободно может остаться одна лишь видимость».
А другой мой внук, Алешка, который в Румынии, шутник какой! Он мне, между прочим, пишет:
«Язык румынский очень легкий. Все сёла оканчиваются на ешти: Малоешти, Дармоешти. Промышленность тоже самая легкая — переносится с места на место. Сначала румыны перенесли ее к себе из Одессы, а сейчас перетаскивают обратно в Одессу».
Нет, что и говорить. Жаловаться грех. Мои воины не забывают старуху. И где бы они ни были, шлют письма и в подробностях описывают всякие, невоенные тайны.
Ох, и переполох у меня недавно был. Получаю письмо из Норвегии. Опять же от внука, от Васи. В первых строках письма прямо соловьем заливается:
«Здравствуй, моя родная, милая птичка»...
Ишь ты, озорник какой — думаю — родную бабушку птичкой обзывать. Какая я ему птичка, когда во мне, если только на правильных весах взвешивать, не меньше четырех пудов будет?
Читаю я дальше:
«Обнимаю тебя, моя голуба, и горячо целую и поздравляю с наступающим Новым годом».
Я даже дальше читать не захотела. Что же это, думаю, не то у него обращенье стало.
Но потом не сдержалась и взглянула дальше в письмо. И как взглянула, то такой смех меня взял, что до сей поры успокоиться не могу. Оказывается, что письмо-то вовсе не мне, а какой-то Ниночке. Вот кто птичка! А Вася-то, видно, спутал конверты: письмо, написанное птичке, послал мне, а письмо, которое для меня, наверное, проказник, отослал птичке. Ох, думаю, попадет ему от птички за то, что назвал ее «дорогая бабуся»...
Мы тут свои люди, так что не стыдно и сознаться: бывает, что и я малость напутаю и махну письмо не в тот адрес. Как говорит продавец Кузьма в нашем продмаге: «Вас много, а я один». Действительно, земель разных на белом свете — на пальцах не пересчитаешь. А как же их все в памяти держать, да еще помнить, в каком царстве-государстве сын мой Влас, а в каком внук Влас.
Вот с этими Власами у меня всё время путаница происходит. Сын Влас — в Чехословакии, внук Влас — в Югославии. А я, грешница, то и дело писала сыну Власу в Югославию, а внуку Власу в Чехословакию.
Спасибо Аннушке, дочке соседки, отличной ученице 5-го класса. Повесила она мне на стенку большую географию и к каждой стране, где наши с Гитлером воюют или воевали, прилепила карточку фотографическую.
Вот тебе, скажем, Финляндия — здесь карточка Тихона, сына моего, который к самой финской границе подошел и получил орден Красного Знамени. А вот снизу у Черного моря, — карточка во весь рост моего внука Тимофея, кавалериста. Там, где Тимофей, там как раз Болгария.
А вот тут ниже и немного слева, видите с усами. Это и есть город Варшава. Ну, конечно, не город с усами, а сын мой Игнат. Он под Варшавой немца бьет прямой наводкой.
Так что я теперь вроде начальника штаба. И как взгляну на стенку, так по портретам и определяю в точности: кто из моих в какой стране немца гонит.
Теперь у меня насчет Власов полный порядок. Вот, к примеру, Карпаты. А над самыми Карпатами — геройский портрет. Это мой сын Влас.
Как раз третьего дня получилось от него письмо.
«Горы здесь высокие, — пишет он, но мы их одолели, так что наша полная победа уже не за горами».
А если от сына Власа перескочить через Герасима, который в Венгрии, то как раз наткнетесь на моего внука Власа. Вот тут как раз и Югославия.
«Страна здесь чудесная, — пишет мне Влас, — виды замечательные — куда ни глянешь, лежат побитые немцы».
Егорушка, внук мой, на днях прислал мне в конверте несколько засушенных цветочков и записочку.
В записочке всего несколько слов. Некогда ему писать, Егорушке, — он состоит при «Катюше».
«Поздравляю тебя, бабушка, с наступающим и посылаю тебе, бабушка, цветочки, собранные мною в одном лесу в Восточной Пруссии. И пусть Гитлер знает, что это пока только цветочки, а ягодки впереди. Вышибли мы его из Советского Союза и добьем зверя в его собственном логове»...
Так что, друзья мои, если посмотреть на мою географию да подсчитать, то выходит аккурат, что в девяти заграницах девять моих сынов и внуков.
А всего их у меня, слава богу, десять. Есть ещё внук Никита Власьевич, важный мужик и боевой парень. Но он такой же домосед, как и его бабушка, и пока что в чужедальние края не собирается. Недавно Никите Власьевичу стукнуло ровно четыре года...
Кто там? А! Милости просим!.. Опять почтальон под окном. Вот хороший человек! Значит еще одно письмо из-за Границы.
Г. Рыклин
Мы были наивны и думали, что в домике, кроме хозяина старика-румына да нас двоих,
никого больше нет. Но оказалось, что в этом маленьком помещении притаилось еще немало ночлежников. Как только мы прилегли, вся эта орава немедленно накинулась на нас. Правда, в комнате стояла густая темень, в связи с чем их нападение не могло быть прицельным. Но нам от этого было не легче.
Справедливости ради надо подчеркнуть, что мы всё же попробовали было сопротивляться. Румын, всё время хранивший молчание, наконец, заговорил:
— Прошу не волноваться, господа офицеры. Клоп будет работать до восхода солнца. Одно средство — выйти на свежий воздух. Это очень помогает. Вчера ночевал у меня ваш казак, здоровый мужчина и то не утерпел — бежал на улицу. А вот еще на прошлой неделе...
Что там такое случилось на прошлой неделе, нам так и не посчастливилось узнать. Увлеченные примером нашего казака, мы стремительно оставили избу и очутились на воле.
Луны в этот вечер не было отпущено на всю Румынию ни крошки. Но зато звездами мы были обеспечены до самого утра. Кроме того у меня еще была зажигалка.
Я зажег ее, чтобы уточнить обстановку. А кстати мне хотелось рассмотреть лицо и звание моего случайного товарища по несчастию. Это был молодой лейтенант, с небольшой, такой же молодой, как он сам, бородкой — больше я ничего не успел разглядеть.
Мы уселись на какое-то бревно и, конечно, первым долгом задымили папиросками. Спать уже не хотелось, и мы разговорились.
Лейтенант вдруг сказал:
— Вношу конкретное предложение: давайте, чтоб скоротать ночь, рассказывать по очереди смешные истории. Могу я начать, если хотите. Идет?
Я согласился. И лейтенант приступил к делу:
— Было это в лесочке, возле одной деревни. Там стояла наша часть. И вот однажды попали мы под густой минометный обстрел. Ну, всю связь — ко всем чертям.
А нашему полковнику в этот час надо было послать донесение в штаб армии. Очень срочное донесение. А времени — считанные минуты. А под рукой, как на грех — пи машины, пи мотоциклетки. А до штаба верст восемь. Что делать?
Тут как раз в землянку полковника зашел сержант Галушка. Я его мало знаю, но говорят, что он большой чудак. Водятся за ним всякие странности. Так, например, встретит кого-нибудь и спросит самым серьезным образом:
— Скажите, будьте ласковы, как ваша фамилия?
Предположим, тот ответит:
— Ермаков.
А сержант ему:
—Ермаков? Вот интересная встреча. Вы случайно не являетесь однофамильцем того Ермакова, который служил в Калуге?..
Или же обратится к совершенно незнакомому человеку:
— Хотите закурить, товарищ?
Тот смущается и отвечает:
— Спасибо. Я только что бросил.
— Ну, как знаете. А я хочу. Дайте табачку...
Так вот этот самый сержант и говорит нашему полковнику:
— Разрешите, товарищ полковник, отправиться в штаб с донесением.
Тот на него подозрительно покосился. А сержант настаивает:
— Разрешите сбегать. Надеюсь оправдать доверие.
Ну, дали ему пакет. Вышел сержант из землянки и скрылся, утопая в сияньи голубого дня. А полковник ходит, курит, нервничает, делает вид, что он спокоен, опять нервничает.
Вдруг застенчиво скрипнула дверь. На пороге запыхавшийся сержант.
— Что? Вы еще здесь? — закричал полковник не своим голосом.
Сержант, еле переводя дыхание, отвечает:
— Да. Я уже здесь.
— Отвечайте толком.
Сержант, весь потный, говорит:
— Вот... из штаба.
Вынимает пакет из кармана и подает полковнику. Тот прямо ошалел:
— Как? Вы уже были там и вернулись?
— Так точно.
— Крылья у вас, что ли?
— Никак нет.
Потом, когда всё улеглось, полковник попросил Галушку поведать ему тайну своих ног:
— У вас, сержант, золотые ноги. Замечательные ноги... Такие ноги надо всегда держать в калошах, чтоб, спаси бог, не простудить.
И Галушка рассказал полковнику небольшой отрывок из своей немного странной биографии.
До войны этот парень служил на каком-то заводе агентом по снабжению. И там случился с ним неприятный казус. Как-то раз он должен был где-то получить и выслать своему заводу бочку с машинным маслом. Послал, конечно. Но оказалось, что в бочке не машинное масло, а вишневое варенье.
Чем же всё это кончилось? Они там, сели пить чай с вареньем, а Галушку немедленно уволили.
Приезжает Галушка, а ему говорят:
— Здравствуйте — до свидания! Ежели хотите восстановить свой утерянный авторитет, то поезжайте на Рязано-Уральскую дорогу и постарайтесь получить вагоны под силикат. Но предупреждаем — дело серьезное. Легче там получить солнечный удар, богатое наследство, строгий выговор, чем вагоны. Действуйте!
Прибывает он в тот город, где находится правление дороги, и узнает, что тот самый начальник, перед которым трепещут вагоны и дрожат платформы, занят не только службой тяги, службой движения, но и спортом. И является он неутомимым шефом железнодорожного спортивного общества «Плацкарта», которое в ближайшее воскресенье соревнуется по легкой атлетике с обществом пищевиков «Бульон».
И еще узнал наш бедный Галушка, что к этому человеку сейчас не подступиться, что он мечет громы и молнии, ибо в «Плацкарте» стряслась беда. Ее несравненный бегун на большие дистанции добегался до того, что как раз накануне спортивных состязаний угодил в загс. Молодая жена в тесном взаимодействии с тещей категорически высказалась против всяких дистанций, и спортсмену приказано было раз и навсегда взять себя в руки и выкинуть из головы свои спортивные ноги.
Тогда забегал вагонный начальник. Он метался по кабинету и кричал:
— «Бульон» меня съест!
И тут-то перед ним и возникает, точно привидение в галифе, Галушка. И Галушка выпаливает три слова, от которых у него самого мороз пробегает по коже:
— Я съем «Бульон»!
— А вы когда-нибудь бегали на большие дистанции?
— С детства.
Сами понимаете, что Галушка врал. Но он решился на этот безумный шаг, лелея крохотную надежду. Что он потеряет, если провалится? Кило два веса. А вдруг удастся — и он получит вагоны.
Короче говоря, в воскресенье Галушку бережно, точно дорогую стеклянную игрушку, привозят на стадион. На него напяливают какую-то полосатую майку и малиновые трусы. Оркестр фальшиво играет «Сильва, ты меня не любишь». Галушка мужественно переносит все эти лишения.
И вот, наконец, настала великая и страшная минута. Рядом с ним стоит стройный пищевик в зеленой майке.
Свисток — и они бегут.
Что тут долго рассказывать — свершилось небывалое чудо: он перегнал зеленую майку. Вот он уже у финиша. Ему машут флажками — стоп! Но, забыв всё на свете, Галушка, минуя судей, бежит дальше, всё более набирая темпы. Ему кричат, свистят — ноль внимания. Ему наперерез кинулись два милиционера и несколько добровольцев из публики. Еле поймали и остановили. Но одного болельщика ему всё же удалось смять и опрокинуть...
В тот день впервые в жизни Галушка с уважением посмотрел на свои ноги. Уже лет двадцать пять как он был близко знаком с этими ногами, привык к ним. Но не подозревал за ними никаких особых талантов. И вдруг — на тебе. Значит, в них есть что-то такое, чего он раньше и не замечал.
Галушка меняет жизнь. Вагоны, бочки, заявки и разнарядки перестали торчать в центре его внимания. Он становится спортсменом. Вскоре в стройные ряды бегунов на большие дистанции вливается бывший агент по снабжению...
Сейчас на фронте Галушке очень пригодилась его спортивная сноровка. Как-то — дело было под Полтавой — наши бойцы ловили немецкого разведчика. Его во что бы то ни стало надо было взять живьем — «язык»! Фрицу удалось ускользнуть, и он пустился наутек. Надо отдать ему должное — мерзавец лихо драпал.
Галушка пустился за ним. Фриц еще больше навострил лыжи. Но и Галушка поддает пару. Наши бойцы смотрят и шутят: «Галушку «язык» до Киева доведет».
Всё же он поймал немца. Тот был очень обижен. «Я знаменитый спортсмен гамбургская команда». После этого Галушка говорил, что ему, как видите, пришлось участвовать и в международном состязании по бегу...
— Ну, хватит. Вот, кажется, всё, что я мог вам сообщить об этом сержанте, — закончил лейтенант спой рассказ. — Не правда ли, чудесный парень? Теперь ваша очередь, дорогой товарищ. Но что-нибудь посмешнее.
— Посмешнее? — сказал я. — Охотно. Уверен, что посмеетесь. Только я буду очень краток. Так вот слушайте: я и есть тот самый Галушка, о котором вы мне так подробно и правильно рассказали. Но теперь я уже не сержант, а старший лейтенант — тоже не маленькая дистанция.
Г. Рыклин
«Письмецо от внука получил Федот»... Сколько людей завидуют Федоту! Он все-таки — счастливец: получил письмо.
«Внук его далеко в городе живет»... Может быть, в Киркинссе. Может быть, в Бухаресте. Или в Эйдкунене, или под Будапештом.
«Что-то пишет внучек? Нужно деду знать»... И не одному деду. Мать тоже интересуется. Еще, может, интересуется Нина, дочь соседа.
Но не всем так везет, как Федоту. Не все так аккуратно получают письма...
Наши поэты в последнее время израсходовали огромное количество сладкозвучных слов и звонких рифм, воспевая переписку фронтовиков с родными, близкими, любимыми. Разрешите сегодня в эту бочку стихотворного меда влить небольшую ложку простой прозы.
Мы знаем: наша полевая почта находится порой в очень трудных и сложных условиях. Мы знаем: среди работников полевой почты — громадное большинство людей, выполняющих свои обязанности с душой, горячо. Эти товарищи понимают, что значит письмо, полученное воином на
фронте, и как волнует письмо, полученное в тылу с фронта.
Они также хорошо чувствуют, как волнует неполученное письмо...
Но бывает, что между двумя взволнованными сердцами, где-то посередине, на полевой почте, временно поселился холодный, равнодушный человек, который к письму, сложенному треугольником, относится как к какой-то обыкновенной бумажке: ничего, мол, успеется, торопиться некуда...
Слово об этих равнодушных людях из полевой почты (ПП) предоставим нескольким товарищам фронтовикам:
«На протяжении нескольких месяцев,— жалуется гвардии капитан Задоренко, — на наш адрес (Полевая почта 04586) не поступают ни письма, пи служебная корреспонденция. Мы обращались по всем инстанциям службы связи, но положительных результатов нет... Фронтовики
ждут писем»...
В том же духе высказывается и майор Синицын:
«Я, как командир части, имею много заявлений от бойцов и офицеров о том, что они не получают писем от своих близких, в таком же положении находятся их семьи, месяцами не получающие писем с фронта. Я лично пишу домой каждые 5—6 дней, а домашние обижаются на меня, почему я им за последние три месяца не написал пи одного письма»...
А порой бывает еще хуже. Вот, к примеру, о каких возмутительных фактах пишет нам лейтенант В. Колосов:
«Письма, адресованные в нашу часть, систематически возвращаются обратно с отметками на конвертах: «Адресат выбыл» или «Возвращается за выбытием адресата». Моя жена пишет мне, что более 60 проц. ее писем ко мне возвращены с такими пометками».
А еще бывает, что письма засылаются вместо одной полевой почты в другую. Кроме этого кое-где умудрились один и тот же номер полевой почты дать разным частям. Вообще путаницы немало — хоть отбавляй. А убавить действительно надо.
Мы для примера привели здесь всего три жалобы. Но их в нашем распоряжении — десятки. А по всей вероятности не все письма о скверном обращении с письмом доходят и до редакции. Может быть, пишущие нам получают обратно эти письма с пометкой: «Адресат выбыл»...
Много жалоб адресуется и в управление полевой почты. Доходят ли туда эти письма? Во всяком случае не всегда доходит то волнение, с которым пишутся эти письма. Недаром из управления нередко поступают холодные трафаретные отписки: «Меры приняты». Меры приняты, а с места дело не сдвинуто.
Вот когда дело действительно будет сдвинуто с места, мы откажемся от нашей грубоватой прозы по адресу полевой почты. Писать о полевой почте редакция поручит исключительно лирическим поэтам.
Г. Рыклин
Нет аккаунта? Зарегистрируйтесь