Морские сражения. Черное и Азовское моря
С 22 июня 1941 г. по 23 июня 1943 г.
Освобождение Черноморского побережья и Крыма
Судьбы и подвиги
Музыканты на войне
Моряки ценили редкие перерывы между походами, когда могли послушать любимые песни. Для этого на военно-морской базе была создана концертная бригада. Художественным руководителем и душой бригады был краснофлотец Евгений Алексеевич Сущенко. Евгений Сущенко знал военную жизнь черноморцев не понаслышке, он принимал участие в войне в составе частей Черноморского флота с 1941 года. Воевал в Азовской Флотилии, в морской пехоте, участвовал в боях под Новороссийском, где получил ранение. После возвращения из госпиталя им была создана концертная бригада, которая стала неотъемлемой частью в боевом порядке ВМБ. Она выступала перед моряками, уходящими в поход, на артиллерийских батареях, в частях морской пехоты, на кораблях, в траншеях, землянках и не раз попадала под обстрел.
В мирной довоенной жизни Евгений Сущенко был солистом симфонического оркестра, а на фронте талантливый артист проявил новые грани своего дарования. Он стал автором слов и композитором песен, которые исполнялись для бойцов. Его песни были написаны о событиях, о подвигах и героях, которые являлись окружающей военной действительностью, были понятны и знакомы каждому чернофлотцу. В феврале 1943 им написана «Песня о куниковцах», в апреле – «Черноморский сокол» и «Песня мотоботчиков», в мае – «Над берегом черные тучи» о подвиге Милованского. Сущенко является автором многих других песен, маршей и литературно-музыкальных композиций.
Выступления Краснофлотского концертного ансамбля происходили в очень теплой обстановке, а концерт для мотоботчиков на причале всегда заканчивался песней, припев которой подхватывали моряки:
«Живем без дальних плаваний:
Чуть выскочил из гавани —
И весь твой путь и берег на виду.
Но нет для нас и мили,
Где б нас тут не бомбили
И мины не грозили б на ходу...
Но дрейфить не согласны мы:
Путями безопасными
Отвыкли мы, товарищи, шагать.
Давай, давай работу!
На то и мотоботы,
Чтоб каждый день блокаду прорывать!»
Всего за годы войны концертная бригада Сущенко выступила перед черноморцами около полутора тысяч раз. Сам Евгений Алексеевич неоднократно отмечался благодарностями командующего Черноморским флотом и Новороссийской военно-морской базы, а в 1944 году был награжден орденом Красная Звезда.
Черноморский сокол
Музыка: Е.Сущенко Слова: Е.Сущенко
В небо птицей взмыли самолеты,
В облаках мелькнул последний «Ил».
Штурмовать фашистов шли пилоты,
Не щадя врага, огонь косил!
Припев:
Всегда на цель, всегда на штурм
Идем вперед, идем вперед!
Героя мимо самолет,
За ним на «Илах» летят орлы,
Врага сметая с родной земли!
На Мысхако держат курс пилоты,
Свой отряд там Куников ведёт.
И летят на воздух вражьи ДОТы, -
Нет, ничто фашистов не спасет!
Припев.
Здесь святая цель зовёт нас к бою,
А сердца отвагою полны.
Не видать фашистам здесь покоя,
Идут в атаку Родины сыны!
Припев.
Мы придем в родной наш светлый город,
Будем зори мирные встречать.
Там цветет сирень и старый тополь,
А пока фашистов будем гнать!
Припев.
Песня о герое Милованском
Музыка: Евгений Сущенко Слова: Евгений Сущенко
Над берегом черные тучи.
Чуть светит вдали небосвод.
Герой Милованский по кручам
Матросов в атаку ведёт.
Мы с бурей боролись на море,
Мужали в смертельном бою.
Матросы эсминцев, линкоров
За Родину встали свою.
Пред траншеи и дзоты.
Готовы гранаты, штыки.
Вперёд призывает он роту -
"Полундра!" - гремят моряки.
Мы к берегу Черного моря
Закрыли врагу все пути.
Хлебнут здесь проклятые горя -
Фашистами нигде не пройти!
Над берегом черные тучи.
Чуть светит вдали небосвод.
Герой Милованский по кручам
Матросов в атаку ведёт.
В минуты отдыха музыка помогала солдатам забыть ненадолго о тяготах и проблемах. Бойцы, которые умели играть на каких-либо инструментах, всегда были в центре внимания. Конечно, далеко не все были так удачливы и знамениты, как Сущенко. Об одном из таких солдат, кто жил с песней в душе и пойдет наш следующий рассказ.
Окопная быль
«Был у нас во взводе такой случай. Я на «дегтяреве» первым номером работал, а напарником, вторым номером и заместителем – Григорий Камышников. В армию он из запаса пришел. До войны музыкантом был. В джазе на большом и малом барабане наяривал и во всякие дудки, пищалки дул. Назывался он по-ихнему «ударником», в деле своем был дока и незаменимая личность. Наш «дегтярев» тоже инструмент ударный. Как ударит густой очередью, так немецкие слушатели аж на небо возносятся. Камышников к новому инструменту пристрастился. Только всё на однообразие мелодии жаловался и, как мог, душу отводил. На перекурку сядем, а он в отделении ложки соберет и – пошла чесать! Ложки у него в пальцах словно живые. У каждой свой голос. Языком да губами поможет и шпарит себе всякие мелодии. У кого характер полегче, тот не стерпит: в пляс ударится, не удержишь. Гребенка ему под руки попадется, запоет, как скрипка, - чего душа желает – по заказу. Такая у него душа была – чего коснется, всё у него поет. Лежит в окопчике, а рядом ивовый куст. Срежет ветку ножиком, поколдует – дудка получилась. Подует в дудку – поет. Заночуем в немецком блиндаже. Наберет по углам пустых бутылок, воды нальет куда больше, куда меньше, рядком поставит, тронет палочками – поют бутылки. Незаменимый человек был во взводе. В начале войны, когда кисло нам приходилось, бел свет иной раз не мил был, учудит он что-нибудь со своими дудками-гребенками, и оттает солдатская душа.
Ребята его Капельдудкой прозвали. Был он человек мягкой души, не обиделся. Стал на «капельдудку» отзываться, словно иного имени у него и от рождения не было. Вошел он у нас в части в большую славу. Из чужих рот иной раз целые делегации приходили просить, чтобы мы им Капельдудку на вечерок взаймы уступили.
Поскольку Капельдудка моим напарником был, я против других больше за ним всяких причуд видел. А самая главная причуда у него в левом кармане гимнастерки лежала. Была это маленькая, черная записная книжка, вроде тех, в которые телефоны записывают. Никогда он с этой книжечкой не расставался. «Мессера» над огневой расшмыгаются, он, чуть свободную минутку выберет, сейчас книжку из кармана и что-то строчит. Влепят немцы по нашей огневой хорошую очередь из пулемета, он опять строчит. Артподготовка начнется, кругом светопредставление, а он, гляди, миг урвал, над книжкой нагнулся.
Спрашивал я его, шутя, мол, духовное завещание что ли потомкам строчишь, Григорий? Улыбнется несмело, книжку в карман спрячет и скажет:
- Это моя тайна, Вася! Если меня немец ухлопает, а ты жив будешь, сделай мне братскую милость, вынь из кармана эту книжку, в ней лежит письмо к матери. А книжку отошли по адресу, который в ней написан. Обязательно отошли. А то вроде как я половину дела на войне не сделаю.
Много мы вместе с Капельдудкой километров протопали и на восток, и на запад. Много патронов извели. Много нашей, русской, земли саперными лопатками, как кроты, изрыли. На всю жизнь сердцем к сердцу приросли. Привык я к его чудачеству с книжкой. Делал вид, что не замечаю и вопросами больше не докучал.
Когда прошлым летом Карманово брали, лишился я своего закадычного напарника. Срезал его в перебежке немецкий автоматчик. Своими пальцами я брату названному веки смежил. Завет его вспомнил. Книжечку, пулей насквозь пробитую, от крови мокрую, из кармана вынул, в свой переложил.
После боя похоронили мы нашего Капельдудку в отдельной могиле под большим дубом, у поворота дороги. Много народу собралось проводить певучего человека в последний поход.
Вечером письмо завещанное начальнику полевой почты снес, в собственные руки отдал, чтобы не затерялось где. Возвратился во взвод и стал книжку товарища убитого листать. Больше половину листочков в книжке были исписаны непонятными каракулями. Вдоль листочков линейки аккуратно вычерчены тонким карандашом, а по линейкам, как ласточки на проводах, закорючки разные посажены. А между ними мелко написанные простым человеческим языком строчки попадаются. Насчет закорючек догадался я, что это ноты, только понять ничего не понял. Стал простые слова читать. Вот какое было там написано:
«Эшелон на фронт идет. Колеса стучат на стыках. Притормозили. Буферные тарелки лязгают. Отдаленный гул самолетов. Резкое торможение. Тормоза воют». И дальше всё так же, про то, как «Юнкерсы» идут в пике, как бомбы свистят, как разрывы гремят, и про «Мессершмитты», и про артобстрел, и как воет ветер в бойнице дзота, и как старуха над битой дочкой причитает.
Прочитал я всё и мало что понял. Стал дальше книжку листать и на предпоследней страничке вот что прочел:
«Товарищу, который снимет эту книжку с моего трупа.
Именем твоей матери, жены и ребят заклинаю: исполни мою предсмертную просьбу! Сохрани эту книжечку и отправь в Москву, в Союз композиторов!»
Всё это крупными буквами написано и с восклицательными знаками, а дальше мелко и разборчиво:
«Товарищи композиторы! Не посмейтесь над маленьким оркестрантом, который любит музыку больше жизни. Сидя в вагоне воинского эшелона, везущего меня на фронт, подумал я о том, что началась война, о которой человечество до скончанья века будет помнить. И будут люди будущих времен умом и сердцем ловить каждое слово об этой войне, захотят представить себе, как всё это было в жизни. Писатели будут писать романы. Художники будут писать картины. А композиторы будут писать симфонии. И показалось мне, что вдруг будущий Бетховен или Чайковский, который напишет великую симфонию о нашей жизни и подвиге, не попадет на войну, не послушает своими ушами, как она грохотала, кричала, ликовала, рыдала, радовалась и гневалась. И решил я в меру скромной своей силы помочь хоть чем-нибудь великому мастеру будущего в его священном труде. Решил в эту книжечку до конца войны, а если не доживу, то до того дня, когда найдет меня пуля, записывать на ноты звуковой мир войны. Может быть в этом хаосе жестоких звуков смерти и подслушает благородное сердце большого художника ноту, которая родит в его воображении образ его предка, шагающий через ночь, кровь и воющий металл.
Оркестрант Григорий Евгеньевич Камышников».
Оркестрант Григорий Евгеньевич Камышников».
Когда к нам приехала бригада московских артистов концерт устраивать, передал я эту книжечку ихнему главному и от лица всего взвода просил его, чтобы непременно она по адресу попала.
К чему я тебе всё это рассказал? А вот к чему. Бывает – живет человек на свете. И все думают, он обыкновенный, а то и с причудъю малость. И из одного котелка щи хлебают. И одной шинелью в землянке укутываются. Думают, все видят, да не видят ничего.
Так и наш Капельдудка. Жил среди нас. Пулеметчик был отличный. Забавник да развлекатель артельный. А умер он, заглянули в книжечку, которой и цена-то в лавке семь гривен по мирному времени. Заглянули и увидели душу такую просторную, что и края ей не видать, такую красивую, что и не налюбуешься ею никогда.
Ну, ты сам пойми! Бомбы кругом сыплются. Снаряды чуть не на каждом метре поле пашут. От пуль не продохнуть. А рядом с тобой лежит к окопе невидный человечек. Чуть передышка случится, книжонку из кармана вынимает, мусолит карандаш и будущему человечеству кружочками да закорючками письмо о страданьях наших, о подвиге нашем строчит. Строчит и о смерти не думает, потому что у него в сердце поет будущая жизнь, нашим страданьем и кровью оплаченная.
Вот тебе и Капельдудка!»
Нет аккаунта? Зарегистрируйтесь